В
1942 стало голодно. За кукурузой ездили в горы женщины. Собирались
соседки, брали с собой вещи для обмена. Мама – большая рукодельница,
шила маленькие красивые рубашечки из своих старых, обвязывала, вышивала
розочки в стиле рококо, получалось очень красиво. Их везла на обмен.
Ехали на поезде до Махарадзе, потом шли в горы. Кукурузу в початках и в
зернах тащили в больших чувалах на плечах. Самое страшное, как
рассказывала мама, были посадки в поезда, которые брали с боем. Катя
чуть не попала под поезд. Отрезало ногу красавице Тамаре Петровне,
заведующей детским садиком в ботаническом саду.
ххх
В
большой кухне под потолком проволока, там висят связанные попарно
початки кукурузы, выращенные самостоятельно, выменянные за вещи.
Вечерами по проволоке бегают, словно пляшут крысы. Маленькие глазки
светятся в темноте. Мама их называет Чучундрами. Она с детства любит
Киплинга. Я боюсь.
ххх
Всю
войну мама – молочница. Встает в пять утра. Варит пойло. Доит корову.
Цедит через марлю теплое, парное молоко, наполняет большой жестяной
бидон с одной ручкой, похожий на огромный кувшин. Еще в темноте идет
пригорками на Зеленый мыс, садится на проходящий пригородный поезд. Из
города привозит хлеб.
ххх
В
1943 году мы в окружении. Немцы заняли Северный Кавказ. Каким путем
появился на Зеленом мысу Тимофей – мой отец, не знаю. Высокий, с
тонкими губами, я его и рассмотреть не смогла. Глаз не поднимала.
Боялась. Я знаю – это мой отец. Давно, не помню сколько мне было, меня
маленькую позвала к себе Катя. В комнате стоял высокий мужчина.
Показала: «Это твой отец». А я думала – отец Шурик. Ничего тогда не
понимала. Мама, Шурик, странный отец – ни к кому тогда у меня не было
глубокой привязанности. Я жила в саду. Шурика боялась. Мама меня не
защищала. Никто меня не ласкал до моего отъезда в Тбилиси к бабушке, к
Дудке, где я оказалась в семье, где обо мне заботилась бабушка,
воспитывала, была строгой, но справедливой.
Типичный плакат сталинской эпохи
ххх
Теперь
я боюсь этого высокого человека, не хочу с ним разговаривать.
Прабабушка сидит на скамейке у большого каштана, беседует с отцом: «Да,
везде война», – говорит прабабушка, – фронт совсем близко». Отец ей
что-то рассказывает. Пришел Шурик. Кричат друг на друга. Я убегаю
собирать разжижку на могилу прадедушки. Так мы называем хвою, которой
там много, падают большие иголки с сосны приморской, прекрасно горят.
Вдруг появляется высокая фигура отца. Хочет поговорить. Я убегаю.
Третий
раз и последний, я его увижу в 1950-м году, когда он приедет на
несколько дней, привезет платье, ленты, будет много говорить,
хвастаться. Потом еще два раза он появится на мгновения в моей жизни. Я
буду знать о нем только по рассказам.
ххх
Шурик
надолго уезжал в Тбилиси. На Зеленом мысу появился художник,
Владимиров. Он приехал писать маслом места, связанные с молодостью
Сталина. Одну картину помню: улица, консервная банка на тротуаре.
Ничего особенного. Художник, как и большинство мужчин, видевших мою
маму, влюбился. И не без взаимности. Рисовал акварелью розы. Сначала
бутоны, на следующий день расцветшие цветы, потом увядшие. Красивый
триптих. Но главное – это мама. Ее портрет в красивой черной кружевной
кофточке, на голове замысловатая прическа. У мамы замечательные косы,
нежное тонкое лицо, всегда немного печальное. Владимиров пишет
несколько больших портретов маслом. Один из этих портретов,
претерпевший всякие приключения, много лет спустя, реставрированный,
украшает мою квартиру.
Владимиров – москвич,
женат, имеет взрослых дочь и сына. Далее я ничего о нем не знаю. По
окончании командировки он уехал в Москву, к себе домой. А Шурик приехал
из Тбилиси.
ххх
Роман
с Владимировым имел роковые последствия. Может быть, это была последняя
капля. Занудливый, мнительный Шурик мучил, не понимал маму. Зеленый
мыс, семью мамы он не только не понимал – ненавидел. С другой стороны,
как говорила мама, он ее очень любил. Не будем вдаваться в тонкости
этого чувства.
Катя, одинокая соседка Катя, а
главное «правильная», «честная», первым делом посвятила Шурика в роман
с Владимировым. В результате Шурик переселился к Кате. Через несколько
дней он уедет навсегда с Зеленого мыса.
А
пока жаркий солнечный день. В средней комнате нашего дома двери
распахнуты. Шурик делит имущество. Мама лежит на топчане. Он подходит к
ней с вилками в руке: « Ика, как будем делить вилки?» Мама: «Я сейчас
возьму веревку, сама повешусь, повешу детей!» Мне очень страшно, убегаю
в сад.
Много позже мама говорила: « Не люблю
ходить к Кате, встречаю наши вещи, особенно необходимые инструменты».
Их принес к ней Шурик.
Шурик уехал не один.
Увез в Тбилиси к своим родителям моего брата Сашу. Там Саша и вырос.
Когда ему было 14 лет и он впервые приехал на Зеленый мыс, мама просила
его остаться. Он испугался и в тот же вечер уехал в Тбилиси. Мой брат
унаследовал многие черты своего отца, а возможно нации, среди которых
одна из главных – трусость.
ххх
В
1943 году меня увезли в Тбилиси. Я пошла в первый класс. Жила у бабушки
Мадлен и деда Генриха вместе с их младшей дочерью Идой (Дуду) моей
теткой. Средняя их дочь Мария (Майя) сначала работала в госпитале в
Гори, потом была распределена в Белоруссию, в Витебск.
ххх
Мама
осталась на Зеленом мысу со старой бабушкой, то есть моей прабабушкой.
Работала в колхозе. В мамину бригаду входило несколько женщин: Вета
Васильева, Катя, жена Абдульчика – аджарка Хаджер с перевала. Это те,
которых я помню. Собирать чай поднимались на Омбалури – далекий участок
высоко в горах над Чаквинским перевалом. Сначала вверх по даче
Карелиных, потом лестницами и тропинками мимо чайтехникума до
Чаквинского перевала, снова долго вверх, в горы. По мере подъема дорога
становилась круче, а вид на море все обширнее. На склоне большой
участок чайных кустов, рядами. Мама рассказывала – была стахановкой,
ловко, быстро, а главное без брака, собирала чайные флеши. Строго,
нельзя было рвать их с рыбьим листом. Мама меня брала с собой. Там были
густые заросли ежевики, черной, нежной, вкусной, собирали на варенье.
Это время выживания, трудной работы в колхозе.
ххх
И
тогда, и позже боялись налогового сборщика, особенно позже, когда мама
уже не работала в колхозе и платила налоги у себя на работе.
Одновременно должна была за мясо, за яйца платить налог и как сельский
житель в колхоз. Сверху, со стороны техникума спускался налоговый
агент, он же колхозник-сосед. Издалека громко кричал: «Вереника,
Венерика» Что- то примерно так. Мы прятались, как будто нас нет дома.
Но главное нечем было платить. Иногда он добивался своего. Тогда
рыдания, скандал, слезы. А иногда не мог докричаться и в досаде уходил
до следующего раза. От него не отвертишься.
ххх
Сейчас трудно представить, что культура чая на побережье Черного моря появилась только в конце XIX - начале XX века благодаря работе
ботаника географа Андрея Николаевича Краснова (1862 - 1914гг.). В СССР чаеводство получило дальнейшее развитие Годы
войны после Шурика были суровыми. Я бывала на Зеленом мысу только
летом, во время каникул. Но была и осень, и зима. Дома жила старая
бабушка, как называли Марию Константиновну, мою прабабушку.
ххх
С
шоссе, военной трассы прорезающей противоположный склон, свалилась в
овраг лошадь. Ее солдаты добили, а вверх не стали тащить, оставили.
Мясо. Катя с мамой побежали, вырезали куски мяса, какую то часть,
кажется язык, забыли вырезать. Потом долго досадовали. Но это мясо
вспоминали и после войны, и много раз после.
ххх
Колхозная
бригада познакомила и сдружила соседок. Потом всегда при встрече
вспоминали. Народ в тех краях очень доброжелательный. При встрече
обязательно нужно обняться, поцеловаться, поделиться новостями, что-то
вспомнить, и обязательно спросить о здоровье. Соседство. Есть
поговорка: родственники далеко, а сосед рядом.
ххх
Колхоз
надоел. Одна. Очень тяжело. В колхозе работать тяжело. Приходилось
таскать тяжести. В результате опущение матки. Дали справку. Из колхоза
мама вышла и устроилась в санаторий ВЦСПС в биллиардную на третьем
этаже. К концу войны это снова санаторий. На отдых, поправку здоровья
едут победители, офицеры. Катают шары в биллиардной, а мама что-то
записывает. Временных кавалеров больше чем достаточно. Танцы. Но все
непрочное, ненадолго. До сих пор для меня загадка – почему мама, в
которую влюблялись буквально все, без исключения, не вышла замуж?
Одно
из предположений – боялась деда. Хорош дед. Оставил дочь красавицу с
матерью. Сам живет в Тбилиси. Конечно, конечно он надеялся на то, как и
многие из того, старого времени, что этот колосс на глиняных ногах –
советская власть рухнет. Но пока жив был главный деспот ни о какой
другой власти мыслить было нельзя. Нужно было приспосабливаться. Вот и
посылал он на Зеленый мыс своих дочерей.
ххх
Спасала
рыба. Зимой маленькая, вкусная, жирная хамса. И еще катран.
Черноморский тунец величиной с локоть. Его жир вытапливали. Жир пах
рыбой неимоверно. Но это был единственный жир.
Что
касается белков – сеяли кукурузу в нижней части сада, на том большом
пустыре, где я пасла корову. Кроме кукурузы мама сеяла суходольный рис
и сою. Климат в Батуми влажный. Рис родил хорошо. Приспособились
лущить, сушить, проветривать.
Мама варила и
мыло. Для этого необходим жир. На даче Карелиных до войны были посажены
тунговые деревья. Осенью с деревьев на землю падали маслянистые плоды
величиной с грецкий орех. Они, пропитанные высококачественным маслом,
шли на варку мыла. Рецепт я забыла. Но мама очень гордилась этим мылом.
Жир, зола и еще что-то – главные компоненты.
Что
касается углеводов, спасала хурма. Из нее варили бекмез, то есть жидкое
сладкое повидло. А так как в хурме до 20 процентов сахара, то бекмез
получался сладким, заменял сахар. Придумывали. Выживали.
ххх
Вместе
с Ниной Петровной – художницей, жившей в Батуми, шили босоножки.
Непростые. Сначала делали заготовки – две широкие ленты. По моде того
времени раскрашивали эти ленты масляной краской, полосы затем обшивали
на ручной машинке Зингер, которая могла шить все. Мама гордилась. Кроме
лямок крест накрест – шила задник. Покупали каблуки, подошвы. Потом
заготовки пришивали к подошве, прибивали каблук. Весь процесс
проделывала сама мама. Получалось здорово и крепко. Куда-то носили
сдавать. В дело шли старые фетровые шляпы. Мама мне сшила красные
фетровые закрытые босоножки, в которых я зимой в Тбилиси, а там бывает
холодно, ходила в школу. Война.
ххх
И
вот победа! 1945 год. Я в Тбилиси. До весны 1947 года, до конца пятого
класса я буду учиться в Тбилиси. С первого по пятый класс под опекой
моей бабушки Мадлен я получила прекрасное начальное образование.
Бабушка относилась к моему воспитанию с ответственностью. Я ходила в
музыкальную школу. Бывала в опере. Много читала.
ххх
После
смерти прабабушки в 1947 году дед потребует у мамы, чтобы я вернулась
на Зеленый мыс. И я, не закончив пятого класса, всего за месяц до
окончания учебного года приехала на Зеленый мыс.
ххх
В
конце двадцатых годов Генрих Антонович, мой будущий дед, с семьей уехал
в Тифлис (Тбилиси). Прабабушка Мария Константиновна осталась на Зеленом
мысу. Стоит вспомнить о садовнике Павле
Гетмане. Он из немцев-колонистов. В 1935 году он умер от перитонита,
так же как мой прадед. Его супруга Катя, Екатерина Эмильевна, как и
супруг, немка из немецких колонистов, с Украины. Павел не дождался
своей дочери Маргариты, родившейся в том же 1935 году, что и я.
В
первые годы после смерти прадеда Павел опекал мою прабабушку. Мало
того. Построил в центре нашей площадки рядом с тремя пальмами маленький
домик. Там жил с молодой женой. Прабабушка
была его бывшей хозяйкой. Но пора было об этом забыть. На первом холме
над морем, на экспроприированной даче Кривицких открылась турбаза.
Приезжали по путевкам туристы. Спускались с гор, пересекая Кавказский
хребет. На Зеленом мысу был последний пункт. Здесь они купались в море,
затем уезжали обратно на север. Павел устроился поваром на турбазе, а
потом сменил работу на более престижную в санатории ВЦСПС.
ххх
Советские
субтропики расцветали. В конце двадцатых годов развернулось мощное
строительство санатория ВЦСПС, то есть профсоюзов. Что означает в
переводе эта аббревиатура, не буду утомлять ни себя, ни вас. Но это
слово я выучила с первых своих сознательных дней. Этот большой
санаторий был одним из главных жизненных пунктов жителей Зеленого мыса
со времени его постройки.
Строительство шло
быстрыми темпами. Над тоннелем, на отроге второго холма вырос огромный,
по тем временам, трехэтажный корпус на крутом холме. Архитектор создал
его в стиле конструктивизма в виде большого корабля парящего над морем.
О! Это было очень красиво! И я обязательно вернусь в санаторий, он же
госпиталь, он же санаторий «Аджария», на разных этапах истории Зеленого
мыса. В этом санатории стал работать поваром Павел, бывший садовник, а
ныне трудящийся Аджарии.
ххх
В
начале тридцатых годов началась повальная коллективизация. Павел,
переживший революционные события, видимо хорошо знал, что такое голод.
Может быть, предполагал, как и многие, что время совсем не спокойное,
скорее наоборот. Павел, работая поваром, закапывал в землю бидоны,
наполненные топленым маслом. Знал секреты сохранения ценного продукта.
Позже
мама рассказывала. Во время войны, когда уже не было в живых Павла,
когда ушел на войну второй муж Кати, а сама Катя, жившая с нами по
соседству, осталась с маленькой Ритой на руках, она смогла поддержать
себя и дочку запасами сделанными покойным мужем.
ххх
В
санатории кормили по первому классу. В этом престижном учреждении
работал главным бухгалтером дядя Адя, Адяка Васильев. Его настоящее имя
Андрей. Он тесно дружил с поваром Павлом. Адяка один из представителей
яркой семьи Васильевых, которые жили на самом высоком холме под
Чаквинским перевалом, рядом с горой Фридэ.
Его
родственники, после его смерти показывали меню санатория. Кормили
несколько раз в день, изысканно. К Аде, к семье Васильевых мы
обязательно вернемся и подробно расскажем о судьбе ее славных
представителей. Но сейчас снова спустимся с горы, пройдем большой
аробной дорогой по склону горы и приблизимся к нашему дому садовника,
где в начале тридцатых годов одиноко, живет моя прабабушка Мария
Константиновна. Это высокая худощавая пожилая дама со строгим лицом и
замысловатой прической. Она еще очень бодра, сильна, а главное у нее
очень прямая спина. Раз в неделю она берет бамбуковую палку, закидывает
ее на спину. На один конец вешает плетеную из драцены корзинку.
Спускается с холма и идет вдоль моря пешком десять километров в Батуми
за хлебом. Она живет в одиночестве, ожидая теплых летних дней, когда из
Тбилиси к ней приедет семья сына с подрастающими девочками.
ххх
Павел
не был колхозником. Но его жена Катя…Да, видимо она и создала для Павла
благоприятную ситуацию для первого земельного откола. При организации
колхозов было постановление: колхозники могли иметь большой земельный
надел. А те, кто не работал в колхозе – только 1500 квадратных метров
земли. Но видимо поначалу к бывшим хозяевам, владельцам больших наделов
относились не строго. Тот же Адя имел огромный мандариновый сад на
солнечном южном склоне, который давал ему ежегодно большой доход и
поэтому Адя был причислен к лучшим, то есть одним из богатых людей
Зеленого мыса.
Катя вступила в колхоз. А
Павел завел тесные знакомства с аджарцами возглавившими молодой колхоз
имени Кагановича. Семья Гетман получила возможность отрезать (отобрать)
большую, лучшую часть мандаринового сада Зельгеймов. И то верно, Павел
знал этот сад очень хорошо. Был садовником. А за садом нужно ухаживать.
Уж лучше за своим, а не за чужим, барским. Но это мы все хорошо знаем и
чем далее, тем сильнее укрепляемся в этой мысли. Уж лучше свое, а не
коллективное. Вспомните «все вокруг колхозное, все вокруг свое…» Но в
данном случае эта народная мудрость не совсем в тему. Были, были в
колхозе Кагановича колхозные общие земли, плантации, которые необходимо
было обрабатывать колхозными бригадами. Идти далеко в горы, например
несколько километров вверх от чаквинского перевала на Омбалури, и там
собирать и обрабатывать участок с посадками чая, общий, то есть
колхозный. Там в бригаде номер шесть, работала позже Катя и моя мама.
Павел
получил прекрасный сад, южную часть холма Зельгеймов. По советским
законам поступил справедливо. На вершине холма, с его края, на
прекрасном месте с видом на батумскую бухту построил небольшой дом из
трех комнат, кухни и веранды. Семья Павла и Кати стала нашими
единственными соседями в то очень далекое время.
Прабабушка
живет одиноко, раз в неделю ходит за хлебом. Почему сосед-повар не
поддерживает свою бывшую хозяйку? Боится? Или в ссоре?
В теплые зимние дни Мария Константиновна греется на залитой солнцем шушабанде, читает старинные романы на готическом шрифте.
Прабабушка
Прабабушка
нас, детей, учит русскому языку. Дети – это я, моя ровесница соседка
Рита и маленький Сашик. Выглядело это так. Мы с Ритой играли, как часто
говорят на юге «игрались» в саду. Прабабушка выходила на площадку и
громко кричала : «Ая, Ритто, Сашши, идите заниматься». Так повторялось
несколько раз. Идти не хотелось. После нескольких криков все же мы шли,
занимались. Сохранилась фотография. Прабабушка с прямой спиной и
замысловатой прической сидит за столом, мы по сторонам. Фотография
подписана : «А–би– бэ».
ххх
Из
ярких довоенных дней моего раннего детства запомнились не только
занятия с прабабушкой, но и ее рассказы, сказки. Мы с ней сидим на
шушабанде. Солнце пригревает. Она мне рассказывает о своем детстве в
имении в Умани. Она человек ХIХ века. Рассказывает истории своего
детства. Поет немецкие песенки. Одна – очень страшная о висельниках,
которым вороны выклевывают глаза, меня очень пугает. Странный припев
«тролляля-пипа» тягучий, тоже страшный. Вторая песенка о козе
повеселей. Коза «цекелейн» строптивая. Из песен и рассказов многое
позабылось. Например старая тетка моей прабабушки у которой она
воспитывалась, потеряла очки. Все в доме делают вид что ищут и не
решаются сказать что очки у нее на любу. Боятся. В пруду выловили щуку
у которой в спине когти орла. Прабабушка объясняет. Щука большая,
сильная утащила орла в глубину. Рассказывает о жизни в имении. Как
варили сальные свечи, например. Никто потом мне сказок не рассказывал.
У прабабушки сундук с книгами. Все они немецкие, на готическом шрифте.
Она много читает.
ххх
В
93-96 годах, когда я на несколько дней прилетала на Зеленый мыс, я
поднималась к перевалу по тропинке в дом Васильевых. Там доживала свои
последние дни тетя Вета (Елизавета) Васильева. Тете Веете за 80. Она
живет в своей части большого дома Васильевых, где в былые времена жила
большая семья: два брата и сестра Вета, где главной была мать,
красавица армянка Катя. Но все уже в прошлом. Вета последняя из живых
ее поколения. Она еле передвигается, на ее добром лице милая улыбка. По
старой привычке она зовет меня Аичкой. Так меня звали в семье, так
зовут те кто меня знал зеленомысскую.
Мы
сидим с тетей Ветой на веранде заваленной хламом почище чем в
плюшкинском доме, беседуем. «Аичка», – говорит тетя Вета -, «Знала бы
ты свою прабабушку Марию Константиновну, это была замечательная
женщина, гордая и не сломленная, ее рассказы о прочитанных романах были
для меня как сейчас телевизионные сериалы».
Вспоминает
как в те годы она совсем молоденькая утром собирала чай и должна была
его быстро доставить в Махинджаури, на колхозный пункт приемки.
Махинджаури находится в двух километрах от нашего дома. Сначала вниз до
морского побережья, затем вдоль шоссе, железной дороги, вдоль моря до
Махинджаури. Вета спускается с горы. Останавливается у нашего дома.
Отдыхает. Прабабушка рассказывает ей часть прочитанного средневекового
романа. Затем Вета относит чай в Махинджаури, потом возвращается к нам
на гору. Прабабушка продолжает рассказ. После очередного «сеанса» Вета
идет к себе домой на гору, в дом Васильевых.
ххх
Летом
2006 года я в Петербурге зашла к Татьяне Эдгаровне Жубер. Хотя ей за
80, она сохранила форму. Первое о чем она мне стала говорить – так о
счастливом детстве в двадцатые годы на Зеленом мысу. И о моей
прабабушке Марии Константиновне, которая собирала у себя детей: своих
внучек и ее, Тату. Вела на море. Шли они по тропинкам босиком. Моя
прабабушка считала, что это полезно.
ххх
Прабабушка тосковала по своей дочери Мадлен. Где она? Последнее письмо десятилетней давности было из Ревеля.
ххх
Яркий
солнечный день. В прабабушкиной комнате уборка. Травят клопов. Сильный
запах керосина. Мама с кипящим чайником обваривает сетку кровати - и на
пол высыпаются большие, матерые, величиной с ноготь, напившиеся крови
клопы. Рядом красные капельки малышей. Их сотни. Я с ужасом думаю о
том, что они пили кровь прабабушки и вот она стала тонкой, сморщенной.
Мне так жаль ее. Я ненавижу эту армию насекомых.
Васильевы
В
девяностые годы в левом крыле васильевского дома доживал последние дни
дядя Адя, Адяка. То есть Андрей Васильев. Бухгалтер санатория...
Благополучный. Он был женат на красивой Жене. С ними вместе всю жизнь
жила и сестра Жени Локка. Жили тихо, подавая пример благопристойности.
Дом Васильевых был построен так умно, что три его части были вполне
автономны. Автономными были и простирющиеся вниз большие мандариновые
наделы на южном склоне, приносившие семье Васильевых очень большой
доход. Васильевы числились у жителей Зеленого мыса аристократами,
особенно у тети Кати Щепетовой, нашей ближайшей соседки. И то верно –
ее первый муж повар Павел Гетман работал вместе с Адякой.
ххх
Я
заходила к племннице Адяки Наташе. Она опекала старика. Адя показал мне
старый альбом. Все у него было в образцовом порядке. На фотографии
изображена большая кампания. Мой стройный и еще совсем молодой
элегантный дед склонился к хорошенькой даме. Любил мой дед
пофлиртовать.
ххх
Дядя
Адя умер в 1992 году. В 1996 году умерла тетя Вета. В то время уже
давно центральная часть дома была продана учителю Сулико. Одинокая Вета
заключила договор с алчной аджаркой. Она будет досматривать старушку.
После смерти ей достанется дом и земля. Аджарка кормила Вету еле еле.
Все ждала когда та умрет. Этот час был не за горами.
ххх
А
когда свершилось, и тетя Вета отошла в лучший мир, ее аджарка
похоронила срочно и не подобающе обычаям Грузии, Зеленого мыса, где к
похоронам, покойникам, относятся с почтением, даже сверхпочтением.
Хоронили тетю Вету наспех, в фанерном гробу. В Аджарии в это время был
кризис, доски были в большом дефиците. А у тети Веты был огромный
живот. Его еле прикрыли фанерой… Так рассказывали немногочисленные
очевидцы. Так ушла из жизни последняя представительница старшего
поколения Васильевых. Семьи знаменитой, прожившей на Зеленом мысу почти
весь ХХ век.
6 октября 2007 года мне
позвонила Наташа Васильева, племянница Веты. И для аджарки пробил ее
час. Все в землю ляжем, все прахом будем.
Жубер. Моцкобили
Когда
Антон Генрихович Зельгейм с супругой переехали на Зеленый мыс – одними
из соседей, с которыми тесно поддерживались отношения, была семья
Жубер. Дом Жубер находится на противоположном от дома Зельгейм склоне
горы. Одноэтажный, просторный, на каменном фундаменте. Зоя Ильиична
была гостеприимной хозяйкой. У нее гостили поэты, писатели. Ее второй
муж француз – Эдгар Жубер занимался торговлей. Жили в достатке. У Зои
Ильиничны три дочери. Две старшие :Валентина и Вера от первого брака –
по фамилии Канакотины, а третья, очаровательная Тата - Татьяна
Эдгаровна Жубер – от Жубера.
Волна
эмигрантов прикатывавшихся с севера в 1918 году сильно взволновала
практичного Эдгара Жубера. Он умолял свою супругу покинуть батумские
берега, променять их на теплый юг Франции. Но очень набожная Зоя
Ильинична не хотела покинуть родину и православный мир. Не смогла
променять Россию на Францию. Встает вопрос. Был ли тогда этот край
православным? Аджарцы исповедали магометанство. Грузины – христиане, но
их тогда в Батуми было довольно мало, как и аджарцев живших в горах.
Это был многонациональный, с разными направлениями религий, но
православие было официальной религией. В Батуми было много греков и,
особенно, армян – беженцев из Турции, после геноцида в 1915 года.
Эдгар
Жубер остался на Зеленом мысу. Жизнь в начале двадцатых годов,
казалось, была вполне упорядоченной. Старшая дочь Валентина удачно
вышла замуж за пламенного революционера аджарца Моцкобили. Молодожены
ездили в Германию. В 1937 году Моцкобили был министром торговли. Его
обвинили в том, что он продал отравленные семена кукурузы и они не
взошли. Моцкобили был арестован и расстрелян. Через несколько дней
после засухи полили дожди, и появились дружные всходы кукурузы. Но
Эдгар Жубер был также арестован и расстрелян. Его супругу Зою Ильиничну
за преданность православной вере, которую она никогда не скрывала, а
наоборот, была набожной, сослали в лагерь в поселке Чаква. Старшую дочь
Валентину, имевшую двух маленьких детей от Моцкобили, сослали дальше, в
Казахстан – в Акмолинский лагерь жен изменников родины – в АЛЖИР. До
1953 года, до реабилитации, и мать, и дочь были в заключении. Вера –
вторая дочь Зои Ильиничны работала в Батуми косметичкой и кое как
подкармливала мать, могла посылать ей посылки. Детей Валентины приютили
родственники - аджарцы. В Грузии к репрессированным относились более
мягко, жалели. Об этом пишет и Георгий Данелия в своих кратких
воспоминаниях.
В своем раннем детстве я
помнила дом Жуберов заколоченным, таинственным. О его хозяевах
упоминали шепотом. Но потом там появились жильцы. В 1953 году мать и
дочь освободили. В своем доме они обнаружили соседку Вардо. Первое, что
она им сказала: «Ах, мне приснился сон, как будто хозяева
возвращаются». Сон в руку. В доме ничего не осталось. Ничего. Все было
конфисковано. Поэтому вначале жили на ящиках.
В
Аджарии на похороны приходят все соседи. Торжественно проходят вокруг
гроба. Что-то вроде смотра. Заметили на жене Реджеба Багратиони –
бывшего министра юстиции драгоценности Жубер. Реджеб с супругой Ольгой
– соседи Жубер. Они живут выше, рядом с дачей Ратишвили. Валетина
Васильевна Моцкобили никогда с ними не здоровается.
После реабилитации мать и дочь постепенно привели в порядок свой дом. Без былой роскоши, но со свойственной им вкусом.
Приезжая
на Зеленый мыс в конце семидесятых годов из Магадана, я часто бывала у
Жуберов. «Аичка, милая, дай я тебя благословлю!» – Говорила уже
лежащая, очень старая Зоя Ильинична.
Вопрос
о наследстве, доли наследников в доме волновал дочерей, как вы помните:
Веру– косметичку, Валентину – вдову расстрелянного министра торговли и
настоящую наследницу, дочь Жубера Татьяну Эдгаровну, в то время живущую
в Ленинграде. Она была в то время замужем за Володей Дорошевым
эстрадным пустозвоном и весельчаком. Тата с мужем приезжали на Зеленый
мыс отдыхать. Володя показывал фокусы, развлекал соседей.
Для
оформления завещания из Хелвачаури привезли нотариуса Нинель
Варламовну. Она же главная взяточница и крючкотвор. Завещание было
оформлено тихо и мирно. Никто не ссорился. Пожилая мать распределила
доли наследства. И аккуратная Валентина Васильевна проживавшая с
матерью на Зеленом мысу, положила завещание в железную коробочку.
Советую. Будьте всегда бдительны и аккуратны.
Дача Карелиных
Нина
Андреевне Калистратовой 85 лет. Она моя московская соседка. Любит
вспоминать молодость. «Аичка! Вы ведь знаете, Карелины, о ужас,
оказались фальшивомонетчиками!» Да, я что -то слышала в молодости от
своего деда Генриха, который любил рассказывать истории Зеленого мыса
приезжим дамам из соседнего дома отдыха.
ххх
В
конце тридцатых, в моем раннем детстве, да и много позже, весь склон
горы за нашим домом назывался дачей Карелиных, когда уже давно
Карелиных не было. А весь огромный мандариновый сад, расположившийся на
склоне горы за нашим домом, относился к подсобному хозяйству техникума
субтропических культур. Чаще звучало более привычное «чайтехникум».
Часто в шутку называли этот техникум «тохникум». Слово «тохать» по
грузински означает тяпать. Тоха – это тяпка. А студенты должны
обрабатывать обширные плантации мандарин и чая на Зеленом мысу -
проходить практику. Мимо нашего дома идет дорога вверх через
Карелинскую дачу и далее к корпусам чайтехникума, откуда можно попасть
в ботанический сад. Этой дорогой многие годы я ходила на работу в
ботаничкский сад.
ххх
Еще
до революции богатые землевладельцы Карелины, жившие на широкую ногу и
создавшие сад замечательной красоты, были фальшивомонетчиками. Подожгли
дом и скрылись. Большой дом был деревянным, на каменном фундаменте.
Фундамент в виде руин оставался в таком виде долгие годы, вплоть до
середины семидесятых годов, когда на нем был возведен в несколько
этажей корпус общежития для студентов техникума.
Ниже
дома по склону раскинулся роскошный сад. Высокие слоновые пальмы,
лестницы обрамленные колоннами. Тенистые магнолии в середине которых
бил фонтан. Беседка, окруженная пирамидальными кипарисами. Высокие
тюльпанные деревья. Редкая коллекция камелий аллеей спускалась на
плоскую площадку для крикета. Дорога по склону холма идет вниз, мимо
обширных плантаций мандарин и чая. Лестница приводит к новой площадке к
листопадным магнолиями, конфетным деревьям. Вдоль лестниц редкости. На
склонах холма плантации мандарин и чая. Дорога с лестницами на более
крутых склонах уходит вниз в узкое тенистое ущелье, откуда поднимаются
огромные кедры, подокарпусы и многое другое. Каскад лестниц завершается
круглой площадкой в центре которой веерная пальма, а края круглого
цементного цоколя обрамлены хвойными породами. Внизу течет прозрачная
речка. В моем детстве эта речка была полноводной, прозрачной. На крутом
склоне стояла маленькая мельница и вода, отведенная по небольшому
деревянному желобу, поступала в мельницу. Приводила в движение два
больших жернова. Когда я пасла корову на даче Карелиных, то наблюдать
за движением жерновов было для меня большим удовольствием. Маленький
домик мельницы мне казался игрушечным. Завораживающе крутятся жернова,
весело журчит ручеек, пахнет кукурузной мукой. Рядом в тенистом логу
рядом с рекой зеленая большая лужайка. Здесь небольшой выпас. Тут пасут
коров и соседи.
ххх
Все
что я сказала выше – лишь малая часть того густого красивого сада,
рядом с которым я выросла и помню его еще не до конца разрушенным.
Помню поля одичавших нарциссов, небольшую уже полностью разрушенную
оранжерею. Постепенно деревья вырубались. Другие погибли. Например, два
высоких пирамидальных кипариса на верхней площадке у сохранившегося
фундамента беседки. Фонтан и пруд заглохли. Но камелии, высокие
тюльпанные деревья и магнолии продолжали расти, набирали силу,
раскрывали пышные кроны.
С каждой площадки,
лестницы, беседки обрамленной глицинией, кампсисом открывались виды на
бухту поразительной красоты. Живые картины раскрывались на каждом шагу.
Зимой, в феврале созревали кинканы, фортунеллы– маленькие яркооранжевые
кислые съедобные плодики родственные лимонам. Мама из них варила
деликатесное варенье.
